30 сентября 2016 г. 16:29
3565
0
Известный советский диссидент и писатель Владимир Буковский прочитал рецензию российского политзаключенного Олега Навального на свою книгу «И возвращается ветер», опубликованную Открытой Россией, и написал Навальному ответ.
ниги своя судьба, которую автору часто не дано предвидеть. Последнее, что я мог себе представить, когда писал «И возвращается ветер...», — что сорок лет спустя книгу эту будут читать и даже рецензировать в российских тюрьмах.
То, что моя книга востребована и любима моими сегодняшними собратьями, российскими политзеками, я почитаю за честь. Я польщен опубликованными недавно интересными и тонкими размышлениями Олега Навального, воспользовавшегося моей книгой для сравнения современной российской тюрьмы с нашим советским опытом.
И все же тот факт, что из всего опыта нашего движения именно тюремные воспоминания наиболее востребованы сегодня, — трагичен и парадоксален.
Конечно, как и отмечает Олег, изменилось многое. С одной стороны, в наше время режим в тюрьмах был жестче. С другой — и сам режим, до граммов и градусов, и любой шаг наших тюремщиков, от пыток до послаблений, были строго регламентированы решениями высоких партийных инстанций. Умно ли, глупо ли, но любая «гнуловка» конкретного зека внимательно координировалась с общей стратегией мировой революции. Теперь же наступил полный произвол.
То, что моя книга востребована и любима моими сегодняшними собратьями, российскими политзеками, я почитаю за честь. Я польщен опубликованными недавно интересными и тонкими размышлениями Олега Навального, воспользовавшегося моей книгой для сравнения современной российской тюрьмы с нашим советским опытом.
И все же тот факт, что из всего опыта нашего движения именно тюремные воспоминания наиболее востребованы сегодня, — трагичен и парадоксален.
Конечно, как и отмечает Олег, изменилось многое. С одной стороны, в наше время режим в тюрьмах был жестче. С другой — и сам режим, до граммов и градусов, и любой шаг наших тюремщиков, от пыток до послаблений, были строго регламентированы решениями высоких партийных инстанций. Умно ли, глупо ли, но любая «гнуловка» конкретного зека внимательно координировалась с общей стратегией мировой революции. Теперь же наступил полный произвол.
По сути, сорокалетняя эволюция тюрьмы вполне
отражает эволюцию всей страны. Режим стал много мягче,
но произвола — гораздо больше.
отражает эволюцию всей страны. Режим стал много мягче,
но произвола — гораздо больше.
Как объясняет Олег Навальный, сам он — не вполне типичный случай. Да ведь и причина его заключения старомодна: он все-таки ЧСВН, член семьи врага народа. Брать родственников в заложники было излюбленным приемом ГБ и в наше время. По нынешним меркам — есть за что сидеть человеку.
При сегодняшнем произволе посадить могут вообще кого угодно и за что угодно — хоть за нарушение прав покемонов. И в тюрьме, и на воле с человеком могут сделать что угодно. Могут и убить — просто потому, что какому-нибудь гэбешному капитану это показалось в данной ситуации проще, чем посадить. В отличие от нашего времени, решения Политбюро на каждое убийство не требуется.
В конечном счете, все это детали; суть же осталась прежней. В СССР беззаконие оправдывалось идеологией, в современной России — не оправдывается ничем. Но беззаконие остается беззаконием. Пока это так, главным фактором нашей жизни остается режим в обоих смыслах слова: тюремный и государственный. О том и читаем, o том и пишем — как и сорок лет назад.
Хотел бы я дожить до того дня, когда книга моя наконец потеряет актуальность — но, видно, не судьба.
При сегодняшнем произволе посадить могут вообще кого угодно и за что угодно — хоть за нарушение прав покемонов. И в тюрьме, и на воле с человеком могут сделать что угодно. Могут и убить — просто потому, что какому-нибудь гэбешному капитану это показалось в данной ситуации проще, чем посадить. В отличие от нашего времени, решения Политбюро на каждое убийство не требуется.
В конечном счете, все это детали; суть же осталась прежней. В СССР беззаконие оправдывалось идеологией, в современной России — не оправдывается ничем. Но беззаконие остается беззаконием. Пока это так, главным фактором нашей жизни остается режим в обоих смыслах слова: тюремный и государственный. О том и читаем, o том и пишем — как и сорок лет назад.
Хотел бы я дожить до того дня, когда книга моя наконец потеряет актуальность — но, видно, не судьба.