Как женские банды Японии 70-х стерли грань между эксплуатацией и эмансипацией

Как женские банды Японии 70-х стерли грань между эксплуатацией и эмансипацией

На излете «японского экономического чуда» возникла новая угроза благополучию японских горожан — женские подростковые банды, называвшие себя сукебан.

Школьницы вне закона грабили магазины, сражались с враждебными группировками и резали бритвами лица противников. Вскоре слава сукебан дошла до режиссеров крупных киностудий, так возник параллельный мир девичьих банд — мир сексуализированных фантазий, пойманных на пленку.

Спустя сорок лет, в 2010-х, давно исчезнувшая субкультура породила новый миф: девчонки, прятавшие ножи под длинными юбками и осторожно относившиеся к новой чувственности, стали воплощением идеала женской силы и эмансипации. В журнале «Дискурс» разбирались, что толкало девушек на преступления, как сукебан изменили гендерные отношения в Японии и почему сложно провести границу между эксплуатацией образа опасных крошек и женским освобождением.

1972 год. Несколько десятков школьниц под предводительством девушки Кей-Ко по прозвищу Бритва — завернутую в ткань бритву, свое излюбленное оружие, она всегда носит на груди — терроризируют пригород Токио. Они называют себя сукебан — девушки-боссы. Их жестокость питает городские легенды. Однако банда Кей-Ко — лишь одна из многих групп девочек-подростков, делящих японские улицы наравне с мужскими криминальными группировками.

I’m a bitch, I’m a boss

Удлиненные школьные юбки, под которыми удобно прятать ножи и цепи, и укороченные матроски, открывающие полоску кожи на животе. Вышитые на подкладке пиджаков антиавторитарные послания на кандзи‌ и драконы с традиционных японских гравюр — ответ моде на все американское. Выкрашенные в рыжеватый блонд волосы и тонко выщипанные брови. Бамбуковые мечи, украденные из школьного спортзала. Пальцы, поднятые в жесте «V».

Такими на нас с фотографий глядят сукебан — участницы японских школьных банд 1960-х — 1970-х годов. В 1965 году доля девушек среди японских несовершеннолетних преступников составляла 10%. К началу 80-х цифра выросла до 19%; выросло и количество насильственных преступлений, совершаемых ими.

Девушки-сукебан.

В Токийское объединение шоплифтерок входило порядка 80 девушек, а крупнейшее объединение сукебан — Женский преступный союз Канто, куда в том числе входили токийские группировки, — насчитывало ни много ни мало 20 000 девушек со всей западной Японии. Для сравнения: в рядах японской мафии якудза, не принимавшей в свои ряды женщин, на тот момент состояло около 100 000 человек — при том что история якудза насчитывала четыре века, а взлет и падение сукебан заняли всего два десятилетия. Как и якудза, союз Канто поддерживал жесткую внутреннюю иерархию: у него было подобие совета директоров и даже свой бухгалтер.

К началу 80-х женские банды влились в более широкое криминальное течение босодзоку, переоделись в кожанки и пересели на байки, а субкультура сукебан начала сходить на нет. Однако первые школьницы вне закона успели реформировать японскую моду, кинематограф и гендерные отношения и следующие сорок лет оставались вдохновительницами манг, аниме и фильмов: «Хулиганка-детектив» (манга появилась в 1976, а последний фильм франшизы вышел в 2006), «Кровь: Последний вампир» (2000), «Девочка-пулемёт» (2008) — и популярного западного кино (см. «Убить Билла»). К концу нулевых интерес к ним стал утихать, но в середине 2010-х проснулся вновь — сукебан обрели новую жизнь как идеал girl power, став героинями тамблер-постов и статей на Vice.

Фирменные матроски и удлинённые юбки сукебан, расшитые кандзи.

Они начали с нарушения школьных норм: переделывали под себя униформу, красили и завивали волосы, что было строго запрещено правилами, и носили такие маленькие портфели, что в них еле могла бы поместиться пара тетрадок (портфели специально варили в кипящей воде, чтобы они сели) — простой способ показать свое пренебрежение к образовательному процессу. В японском обществе, живущем по строгим правилам, даже небольшие нарушения дресс-кода были настоящим бунтом — и гораздо более серьёзным, чем расцветавшая в то же время среди западных школьников мода на панк.

Для японских школ, в особенности частных, моральный облик учеников был настолько важен, что школьная администрация могла посылать своих сотрудников в кафе и кинотеатры, чтобы проверить, не ведут ли школьники себя неподобающе в свободное от учебы время. За сукебан, которые были ученицами бедных школ в рабочих районах, следить было некому.

Внешний вид сукебан привлек внимание полицейского управления Токио, где заявили: «Развращенность начинается с одежды», — и потребовали ужесточить требования к школьной форме. В книге Киттредж Черри «Womansword: что японские слова говорят о женщинах» перечислены приметы стиля сукебан, которые японская полиция в своих памфлетах окрестила «предзнаменованиями морального падения»: разноцветные носки, подвернутые рукава, завитые волосы и удлиненные юбки.

Тем не менее отношение полицейских к участницам подростковых банд было скорее снисходительным. В японском законодательстве, касающемся несовершеннолетних преступников, большую роль играет понятие pre-delinquency — предделинквентное поведение, когда подросток (согласно японским законам — человек до 20 лет) совершает проступки, которые не являются преступлениями, но могут привести к их совершению в дальнейшем; это расценивается как симптом криминальной тенденции.

Такое поведение обозначается термином гюхан, который включает в себя прогулы уроков, связь с «плохими компаниями», курение и употребление алкоголя, любовь к игровым автоматам и просмотру порно. Любой подростковый бунт жестко ограничен не только ювенальной юстицией, но и внутренними школьными правилами. Так, в уставе одной из школ префектуры Ниигата прописаны запреты на просмотр фильмов без родителей и поездки в школу на велосипеде.

Считалось, что предделинквентное поведение — просто фаза, которую школьники скоро перерастут. В 1972 году, на пике популярности сукебан, картина несколько изменилась: число подростков, которые состояли на учёте как предделинквентные, начало резко падать. Это было связано с изменением наркотического законодательства: использование клея и растворителя краски в качестве наркотиков криминализовали. Неблагополучные подростки официально стали преступниками.

Однако сукебан не ограничивались тем, что нюхали клей и травили одноклассниц. Дети со станции Акихабара‌ участвовали в драках, грабежах и вооруженных стычках с другими бандами, употребляли стимуляторы и вовлекались в проституцию. Впрочем, до убийств и серьезных насильственных преступлений доходило редко.

No hope kids

В начале 70-х, на излете «японского экономического чуда», темпы роста экономики Японии начали неумолимо снижаться. В 1973 году разразился нефтяной кризис: арабские страны отказались поставлять нефть государствам, поддержавшим Израиль в Четвертой арабо-израильской войне, среди которых была и Япония. Годы небывалого процветания подходили к концу.

Низкая трудовая мобильность и жесткая социальная стратификация привели к тому, что представители рабочего класса ощущали невозможность выбиться в «белые воротнички».

У японских девушек было совсем мало шансов добиться высокого положения в обществе: до того, как в конце 80-х окончательно сдулся японский экономический пузырь, в стране была популярна система ненко, установившая принцип «чем старше работник, тем выше зарплата», который практически не распространялся на женщин. Государство и общество не очень хотели выпускать женщин с кухни, да еще и больше им платить: экономическое процветание страны во многом зависело от женской «второй смены» — неоплачиваемого бытового труда.

Девочки и мальчики из бедных семей знали, что им не грозит бич офисных работников — кароси, смерть от переработки, — потому что им не грозит офисная работа. В отсутствие перспектив подростки находили себе развлечения, которые зачастую выходили за рамки закона.

В книге «Подростковая преступность в Японии: переосмысляя кризис» приведено исследование, в котором сравнивается уровень преступности среди несовершеннолетних в двух районах префектуры Канагава: бедном и богатом. Особое внимание исследователи уделяют системе образования в каждом из районов: в первом уровень школьного преподавания считается низким, во втором — высоким, к тому же половина школ в нем частные, с большой платой за обучение.

Район Акихабара, 1960-е.

Разрыву между школьниками разных социальных слоев отдельно способствует единая система отслеживания академических успехов — хенсачи. От показателей хенсачи зависит, в какую старшую школу и в какой колледж попадет ученик. Такая система не принимает во внимание интересы подростков из рабочего класса: чтобы попасть в хорошую школу или колледж, нужны деньги на репетиторов и дзюку — ставшие популярными в 70-е платные подготовительные школы.

За счет высоких результатов учеников, которые могут позволить себе посещать дзюку, растут проходные баллы в колледжи и университеты — и двери в высшие учебные заведения для детей из бедных семей оказываются закрыты. Подростки — выходцы из рабочего класса заранее знают, что вырваться из своей среды практически невозможно — из опрошенных исследователями в 1983–1985 годах учеников школ «низкого уровня» только порядка 10% попали в колледж — и что их перспективы туманны.

Нетрудно догадаться, что в бедном районе с низким уровнем образования уровень детской преступности был гораздо выше — в том числе среди девушек. Школьные ворота там приходилось запирать, чтобы ученики не сбегали с уроков, а визиты полицейских в классы были совершенно привычным делом. Ни школа, ни близкие ничего не могли предложить подросткам. Разочарование их объединяло.

Атмосфера неудовлетворённости и неприкаянности стала благодатной почвой для расцвета подростковых преступных банд — как мужских, так и женских. Но если появление пацанских группировок не было в новинку — «мальчики есть мальчики», — то сукебан стали ответом сразу на несколько вызовов времени: классовых, расовых, гендерных.

Японская гвоздика

В японском языке есть идиома «ямато-надэсико», которая буквально переводится как «японская гвоздика» и обозначает патриархальный идеал женщины. Хрупкие и неизменно феминные дочери Японии должны были хранить очаг, во всем слушаться мужчин и соответствовать формуле «риосай кенбо» — «хорошая жена, мудрая мать». Особенную популярность образ идеальной японки приобрел во время Второй мировой: женская мудрость должна была встать на защиту японского духа, а главным слоганом, обращенным к женщинам, стал «плодитесь и размножайтесь» — Японии были нужны новые граждане.

Когда война закончилась, Японию оккупировали союзные войска, которые благородно решили даровать несчастным японским женщинам свободу. В 1945 японки получили избирательное право, а Конституция 1947 года закрепила юридическое равенство мужчин и женщин.

История эмансипации японских женщин — история сложная. Несмотря на то, что в Японии были свои активные феминистские движения, главную роль освободительниц взяли на себя западные либеральные феминистки. В 1947 году оккупированную Японию посетили участницы World YWCA — «Христианской организации молодых женщин», отделения той самой YMCA из песни Village People. Международная деятельность YWCA началась еще в конце XIX века и проходила в официальных и неофициальных колониях западных держав — естественно, в интересах последних.

YWCA верили не столько в то, что мужчины и женщины одинаковы и должны играть одни и те же социальные роли, сколько в то, что женская гендерная роль не менее важна, чем мужская. Основные положения YWCA продиктованы в большей степени христианской этикой, а не феминистской теорией: участницы утверждали, что признание священности брака и поддержание чистоты тела и души приведут к развитию у женщин чувства самоуважения, а значит, к освобождению.

Такая эмансипация не слишком противоречила целомудренному образу идеальной патриархальной женщины. Западные либеральные христианки помогли японкам с определенной бумажной работой, создав законодательную базу для эмансипации, но до освобождения де-факто было еще далеко.

Вестернизация и христианизация всего образа жизни японцев была важным направлением работы для американской администрации. Все, что не соответствовало европейской традиции, жестко цензурировалось. Для становления самобытных социальных и культурных движений, в том числе низовой феминистской активности, не было пространства. «Свободу» японским женщинам навязали сверху — вместе с живописью маслом и католическими школами.

Другой стороной вестернизации стала попытка перенести на японскую почву западный опыт сексуальной революции. Примечательно, что в изначальном сексуальном закрепощении японского общества, произошедшем в XIX веке, можно винить тех же европейцев: христианская мораль, проникшая в Японию с окончанием сакоку (политики самоизоляции страны), изменила традиционное отношение японцев к сексу как к естественному процессу, сформированное идеями синтоизма‌, которое было отражено в популярных в период Эдо эротических гравюрах сюнга и куртизанской эстетике театра кабуки. Сексуальное стало тайным.

После войны идеалы целомудрия затмило появление лекарства против сифилиса на основе пенициллина (по мнению американского ученого Эндрю Фрэнсиса, открытие антибиотиков и последовавшая за этим победа над сифилисом стали одним из главных факторов сексуальной революции), и телесное вновь вышло из тени. Открытое выражение сексуальных желаний стало символической победой японцев над военными принципами самопожертвования. При этом забвению были преданы такие травмы военного времени, как «станции утешения» — военные бордели на оккупированных Японией территориях, куда угоняли местных девушек — ианфу, «женщин для утешения», как их называли‌.

На этом фоне в послевоенной Японии набирает обороты «взрослая» индустрия. Этому есть в том числе экономическое объяснение: на секс-услуги — за исключением запрещенного законом вагинального секса — распространялся налоговый вычет, а расцвет порноиндустрии в 1970-х стал ответом киностудий на рост популярности телевидения — в таких условиях стало выгодно снимать софткор-фильмы, которые можно было показывать только в кинотеатрах.

Похожая ситуация десятилетием раньше разворачивалась в Америке: кинотеатры, построенные во времена кинобума 1930-х, массово закрывались из-за распространения телевидения и упадка индустриальных городов в результате «бегства белых»‌. Снимать целомудренные фильмы по строгим лекалам кодекса Хейса маленьким студиям стало экономически нецелесообразно. Индустрию нужно было спасать.

Тогда появились грайндхаусы — кинотеатры, в которых показывали низкобюджетные ленты, — и зародился эксплуатейшн — жанр фильмов, эксплуатирующих модные и скандальные темы и тренды с целью быстро окупиться в прокате. К началу 80-х его, пожалуй, самый известный поджанр — сексплуатейшн — стал терять аудиторию, не будучи в силах конкурировать с «Глубокой глоткой» и другими лентами золотой эпохи порнографии, которые показывали в больших мейнстримовых кинотеатрах. Но на пике популярности жанра сексплуатейшн-эстафету у американцев успел принять остальной мир, в том числе и Япония.

Культура японских девичьих банд развивалась на фоне сложного взаимодействия патриархальных традиций и завоеваний сексуальной свободы. Отношение сукебан к сексуальной революции было скорее подозрительным. Их отличал консервативный подход к вопросам секса и романтических отношений; промискуитет порицался. Считается, что протестом против объективации были в том числе их фирменные удлиненные юбки. Так это или нет — сложно сказать. Если да — сукебан потерпели поражение. Победу одержали режиссеры киностудии Toei.

Девушки на пленке

«Из всех искусств для нас важнейшим является кино», — вслед за Лениным решило американское оккупационное правительство, и именно кинематограф стал главным орудием пропаганды американского образа жизни в послевоенный период. Командующий войсками союзников генерал Дуглас Макартур в 1946 году запустил «кампанию просвещения»: в Японии открылись отделения голливудских студий, в прокат вышли порядка 600 фильмов, рисовавших Америку политическим и культурным идеалом. Фильмы категории B японцам практически не показывали: они не отвечали главной цели — формированию позитивного образа западного человека.

Японское кино, развитие которого жестко подавлялось союзниками, к концу оккупации наконец подняло голову и подарило миру Акиру Куросаву, Кэндзи Мидзогути и Ясудзиро Одзу. Однако многочисленные ленты про американскую мечту привили японцам любовь к западному кино вообще, которая не закончилась со снятием оккупации в 1952. Дальше менялся лишь репертуар. Во второй половине 50-х в него вошли американские нуар-фильмы про женские банды: «Девичья банда» (1954), «Кукла-подросток» (1957), «Девчонки на свободе» (1958) — еще не эксплуатейшн, уже не пригородная пастораль. К концу 60-х японцы наконец смогли заняться импортозамещением: у этих сюжетов появилась местная почва — сукебан. Школьницы из неблагополучных районов быстро превратились в див эротических лент c вытатуированными на груди розами.

Когда телевидение начало постепенно отвоёвывать долю у классических киностудий, многие крупные кинопроизводители обратились к жанру pinku eiga, или pink films‌ — криминальных эротических лент, которые раньше были прерогативой маленьких студий с низким бюджетом‌. Впервые термин pinku eiga был использован в 1963 году журналистом Мураи Минору, который предложил награждать такие фильмы розовой лентой вместо голубой‌, а на заре жанра его назвали эродакшн (от erotic production) или «фильмы за три миллиона йен» — эквивалент 30 000 долларов. Софткор был легален и чрезвычайно популярен среди широкой аудитории — больше половины японской кинопродукции этого периода приходилось на подобные ленты.

Пионером pinky violence (сам термин появился только в 1999), поджанра pink films, посвященного уличным бандиткам и мстительницам, была Toei Company‌. Именно там вышли самые известные работы режиссера Норифуми Сузуки, общепризнанного классика кино про жестоких школьниц. «Партизанская война девушки-босса» (1972), «Ужасная школа для девочек: линчевание в классе» (1973), «Секс и ярость» (1973) — эпатажные названия в лучших традициях классического американского грайндхауса «Мочи, мочи их, киска!» притягивали на вечерние сеансы все больше зрителей.

Жанр pinky violence — классический пример «мужского взгляда» в искусстве: «розовые фильмы» снимались мужчинами для мужчин. Сопротивление сексуализации со стороны настоящих сукебан было забыто, и на его место пришли топлесс-драки с якудза и эксплуатация фетишей. Пытки героинь скорее напоминают БДСМ-сессии, связывание пленниц происходит по всем правилам шибари‌, а стычки между сукебан обязательно заканчиваются разорванной одеждой. Женские тела фрагментируются, распадаются на крупные планы груди, ног, приоткрытых губ. Образ сексуально раскрепощенных бандиток слабо вязался с реальностью — но именно фантазии продаются лучше всего.

Однако вуайеристский взгляд зрителя-мужчины встречается с ответным взглядом разъяренной героини, готовой к мести: любой подсматривающий будет замечен и жестоко наказан — например, острой игральной картой, разрезающей глазное яблоко врага, следившего за купанием героини в «Сексе и ярости».

Несмотря на патриархальное обрамление, сукебан в pinky violence не низводятся до роли бессловесных объектов. Зрители идентифицируют себя именно с ними, а не с мужскими персонажами, выступающими в качестве обреченных на проигрыш антагонистов. Женское тело приобретает агентность и автономию, а сексуальность можно расценить как лишь одну из сторон телесности героинь: их поведение на экране постоянно связано с движением и применением физической силы, будь то езда на мотоцикле, побег из тюрьмы или драка. Сукебан сопротивляются навязываемой пассивности, вызывают чувство опасности и, даже сражаясь с оголенной грудью, побеждают своих врагов, оставаясь протагонистками, главными, боссами.

Их борьба при этом продиктована не только гендерными, но и классовыми мотивами. Классовая тема была важной частью американского грайндхауса, в частности, поджанра blaxploitation, ориентированного на темнокожее население городов. В историях японских подростков из бедных районов она получила логичное продолжение. Враги сукебан — представители государства и любых систем принуждения: от школьных учителей до полицейских и тюремных надзирателей — а также насильники-американцы из оккупационных войск, политики и богатые чиновники. Сильные мира сего перед лицом вооруженных школьниц оказываются не такими уж и сильными.

Постер к фильму «Партизанская война девушки-босса» (1972).

Мужское насилие в этих фильмах — иррациональное и бессмысленно жестокое. Женское же всегда оправдано: это либо месть, либо наказание за продажность и лицемерие. Роль благородных мстителей переходит от мужчин к женщинам, и сексуальность становится одним из орудий мести: с помощью секса можно шантажировать и даже убивать, например, нанеся на кожу яд перед ночью с врагом.

Сейчас формула сексуальности как женского оружия кажется нам патриархальной: она низводит женскую власть только до власти тела и даже может стать оправданием насилия над женщинами («она сама спровоцировала» или «она лжет об изнасиловании, чтобы разрушить чужую жизнь») — однако для того времени подобное стало прорывом.

Образ женщины-актора, для которой невозможны пассивность и молчаливое принятие судьбы, присущие патриархальным «японским гвоздикам», был совершенно революционен. Если средневековый самурай совершал сэппуку‌, его жена должна была последовать за ним. На этот случай японки всегда носили в рукаве кимоно кайкен — специальный нож, предназначенный для ритуального самоубийства.

Причем и в смерти женщина должна была оставаться целомудренной: многие предварительно связывали вместе колени, чтобы предсмертные конвульсии не нарушили пристойность позы. Героини фильмов о сукебан игнорируют не только пристойность поз, но и идею смиренного самопожертвования. Любимый человек протагонистки обязательно гибнет, но его смерть — не конец жизни героини, а лишь повод к отмщению и начало ее главных авантюр. Образ «хорошей жены, мудрой матери» разрушается, как разбивается под бамбуковыми мечами сукебан табличка с этой идиомой в конце «Ужасной школы для девочек».

Исследовательница Лора Треглиа в своей работе «Добавляя огня послевоенному японскому кино: взгляд на фильмы „pinky violence“ 1960-х/1970-х» пишет: «Фильмы жанра pinky violence отводили женским протагонистам центральное место, выдвигая на первый план их жестокое бунтарское поведение и открытое выражение сексуальных желаний, удивительное в сравнении с гендерной идеологией официальных дискурсов, мейнстримных медиа и кино того времени. Пока телепередачи продолжали воспроизводить традиционные ценности и образ женщины как хранительницы очага, экраны кинотеатров заполнили персонажи — как мужские, так и женские, — которые нарушали все возможные нормы и размывали границы класса, гендера и расы».

Кадр из фильма Норифуми Сузуки «Ужасная школа для девочек: линчевание в классе» (1972).

Вряд ли в Toei Company намеревались ломать гендерные стереотипы и проповедовать эмансипацию. Даже режиссер Норифуми Сузуки невысоко оценивал свои работы: «Я снимал фильмы по запросу компании, на которую работал, так что, пожалуйста, не считайте их выражением моей личной философии. Я был торговцем низкопробного кино, ремесленником, свободным от идеологии». Однако pinky violence — это тот случай, когда результат затмил намерения.

«Японские гвоздики» были растоптаны кедами киношных сукебан. Возможность увидеть женское сопротивление гендерным ожиданиям стало катарсическим опытом для целого поколения молодых японок. Сукебан показали: женщины имеют право быть такими же безбашенными и жестокими, как и их напарники-мужчины.

Цена сестринства

В современной культуре girl power сукебан заняли особое место. Заголовки статей о них в модных западных медиа пестрят словом «badass». Молодые девушки в своих блогах на Tumblr пишут, как они хотели бы вместо поступления в колледж присоединиться к банде, носить ножи под юбками и нападать на мужчин. Так как фотографий настоящих сукебан сохранилось не так много, посты обычно сопровождаются эстетичными кадрами из фильмов pinky violence.

Девушки-боссы легко встраиваются в представление о сильных и дерзких девчонках, разрушающих гендерные стереотипы. Юные феминистки отбирают школьниц-бандиток у мужчин с киностудий — для того, чтобы создать вокруг сукебан новый миф, на этот раз об эмансипации, сепарации от мужского мира и борьбе с патриархатом с помощью шоплифтинга.

В нём, как и в мифе pinky violence, остается мало места реальности. Абстрактное сестринство замещает в массовом сознании жесткую иерархию, которая поддерживалась внутри банд откровенно карательными методами: за неуважение к старшим, общение с членами враждебных банд или отношения с парнем другой сукебан кожу (а в случае серьезного проступка — половые органы) провинившейся прижигали сигаретами. Измены также жестоко карались. Честь банды была превыше всего.

В глазах поклонниц сукебан единственная причина формирования банд — желание бороться с патриархатом. Такой подход совершенно стирает классовую проблематику и искажает сложную динамику власти внутри женских сообществ: сукебан известны не только борьбой за влияние с мужскими бандами, но и, например, травлей девушек из бедных семей. Дешевые наркотики и вовлечение в проституцию тоже плохо вяжутся с нарративом освобождения и эмпауэрмента.

Японистка Лора Миллер, профессорка университета Миссури—Сент-Луис, работала в городе Осака в годы расцвета сукебан. В интервью Vice она описала мотивы участниц банд: «Я вскоре поняла, что все они были из рабочих районов. Казалось, причиной их восстания было понимание, что они никогда не станут офисными принцессами и прелестным „брачным мясом“ для белых воротничков — саларименов‌».

Сукебан ускользают от нас, даруя свободу выбрать то, что мы хотим в них увидеть. Сексуально раскрепощенные опасные крошки, яростные мстительницы несправедливому мужскому миру, запутавшиеся подростки без перспектив — в интерпретации давно исчезнувших девушек-боссов мы остаемся за главных.

Иллюстрации: Таня Сафонова

Автор: Катя Александрова; Дискурс